Неточные совпадения
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку
на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи будут стоить двух летних работников, то есть около трехсот рабочих
дней от Святой до заговень, и каждый
день тяжкой работы
с раннего утра до позднего вечера, — и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему
с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет
на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий
с виду, и потому ему ничего,
коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
Но теперь, странное
дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз
с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно
коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко
на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— Я Николая Петровича одного
на свете люблю и век любить буду! — проговорила
с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я
на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас,
коли меня в таком
деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
— А
коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня
на целый
день, отобедайте, а там вечером — Бог
с вами!.. Да, я и забыл: куда мне ехать! Тарантьев обедать придет: сегодня суббота.
— Как же,
на деревне, никак не могу
с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а
коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё
с той же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так же как и он, понимает всякие
дела.
С тех пор,
с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка мальчика
Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла
с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый
день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет
на стул и свалится, и проч., и проч.
— Знаю:
коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не
на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего
с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно
дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь
с ним говорить, как я тебе велю?
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы
с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а
коли, чего доброго,
с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет
на чердаке.
А что, ежели она сбежит? Заберет брильянты, да и была такова! И зачем я их ей отдала! Хранила бы у себя, а для выездов и выдавала бы… Сбежит она, да
на другой
день и приедет
с муженьком прощенья просить! Да еще хорошо,
коли он кругом налоя обведет, а то и так…
Брат мой милый!
коли меня пикой, когда уже мне так написано
на роду, но возьми сына! чем безвинный младенец виноват, чтобы ему пропасть такою лютою смертью?» Засмеялся Петро и толкнул его пикой, и козак
с младенцем полетел
на дно.
Этот разговор
с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая,
коли на то пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба
с маслом. Тут уж
дело пахло не кусочком и не маслом.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход
с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович,
с бутылкой пред собой
на столике и в самом
деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж
коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то
на них! И неужели ты
с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как
с ними надо делать; эх, я бы
на твоем месте их всех… что в самом-то
деле!
На некоторые мечты свои князь смотрел еще назад тому несколько
дней как
на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы князя за одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил
с сердцем уязвленным и ревновал к князю не только
Колю и Келлера, но даже собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
— И спрашивай баб да робят,
коли своего ума не стало, — отвечал Тит. — Разе это порядок, штобы
с бабами в этаком
деле вязаться? Бабий-то ум, как коромысло: и криво, и зарубисто, и
на два конца…
— Надо так — сначала поговорить
с мужиками отдельно, — вот Маков, Алеша — бойкий, грамотный и начальством обижен. Шорин, Сергей — тоже разумный мужик. Князев — человек честный, смелый. Пока что будет! Надо поглядеть
на людей, про которых она говорила. Я вот возьму топор да махну в город, будто дрова
колоть,
на заработки, мол, пошел. Тут надо осторожно. Она верно говорит: цена человеку —
дело его. Вот как мужик-то этот. Его хоть перед богом ставь, он не сдаст… врылся. А Никитка-то, а? Засовестился, — чудеса!
Змеищев (зевая). Ну, а
коли так, разумеется, что ж нам смотреть
на него, выгнать, да и
дело с концом. Вам, господа, они ближе известны, а мое мнение такое, что казнить никогда не лишнее; по крайней мере, другим пример. Что, он смертоубийство, кажется, скрыл?
— Выпьем — пустяки! Я сам сколько раз зарок давал, да, видно, это не нашего ума
дело. Водка для нашего брата пользительна, от нее мокроту гонит. И сколько ей одних названий: и соколик, и пташечка, и канареечка, и маленькая, и
на дорожку, и
с дорожки, и посошок, и сиволдай, и сиводрало… Стало быть, разлюбезное
дело эта рюмочка,
коли всякий ее по-своему приголубливает!
— Кабы он теперича был хороший градоначальствующий и
коли он в мнении своем имеет казну соблюдать, так ему не то, что меня обегать, а искать да звать,
днем с огнем, меня следует, по тому самому, что
на это
дело нет супротив меня человека!
— В прошлом годе Вздошников купец объявил:
коли кто сицилиста ему предоставит — двадцать пять рублей тому человеку награды! Ну, и наловили. В ту пору у нас всякий друг дружку ловил. Только он что же, мерзавец, изделал! Видит, что
дело к расплате, — сейчас и
на попятный: это, говорит, сицилисты ненастоящие! Так никто и не попользовался; только народу, человек, никак,
с тридцать, попортили.
— Провизию надо покупать умеючи, — говорил он, — как во всяком
деле вообще необходимо
с твердыми познаниями приступать, так и тут. Знающий — выигрывает, а незнающий — проигрывает. Вот, например, ветчину, языки и вообще копченье надо в Мучном переулке приобретать; рыбу —
на Мытном; живность,
коли у кого времени достаточно есть, —
на заставах у мужичков подстерегать. Многие у мужичков даже задаром отнимают, но я этого не одобряю.
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите.
Коли вы и не пойдете
с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора
на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите
с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите
с князем; не верится мне после нашего
дела, чтобы царь и его и вас не простил!
— Тише, князь, это я! — произнес Перстень, усмехаясь. — Вот так точно подполз я и к татарам; все высмотрел, теперь знаю их стан не хуже своего куреня.
Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а ты тем часом,
коли рассудишь, ударь
на них
с двух сторон, да
с добрым криком; так будь я татарин,
коли мы их половины не перережем! Это я так говорю, только для почину; ночное
дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж тебе указывать, князь, а нам только слушаться!
— Говоришь, а сама не знаешь! — перебила ее другая девушка. — Какие под Москвой русалки! Здесь их нет и заводу. Вот
на Украине, там другое
дело, там русалок гибель. Сказывают, не одного доброго молодца
с ума свели. Стоит только раз увидеть русалку, так до смерти все по ней тосковать будешь;
коли женатый — бросишь жену и детей,
коли холостой — забудешь свою ладушку!
— Об том-то я и говорю. И много можно сделать, и мало. Иногда много хочешь сделать, а выходит мало, а иногда будто и мало делается, ан смотришь,
с Божьею помощью, все
дела незаметно прикончил. Вот ты спешишь, в Москве тебе побывать, вишь, надо, а зачем,
коли тебя спросить, — ты и сама путем не сумеешь ответить. А по-моему, вместо Москвы-то, лучше бы это время
на дело употребить.
— И
на всякий
день у нее платья разные, — словно во сне бредила Евпраксеюшка, —
на сегодня одно,
на завтра другое, а
на праздник особенное. И в церкву в коляске четверней ездят: сперва она, потом господин. А поп, как увидит коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей комнате сидит.
Коли господину желательно
с ней время провести, господина у себя принимает, а не то так
с девушкой,
с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
— А почему ж не меня? —
с яростью возражает второй, — значит, вся бедность просит, все тогда заявляйте,
коли начнут опрашивать. А то у нас небось кричат, а к
делу дойдет, так и
на попятный!
Сей же правитель, поляк, не по-владычнему
дело сие рассмотреть изволил, а напустился
на меня
с криком и рыканием, говоря, что я потворствую
расколу и сопротивляюсь воле моего государя.
1833 года, в восьмой
день февраля, выехал
с попадьей из села Благодухова в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене.
На дороге чуть нас не съела волчья свадьба. В церкви застал нестроение.
Раскол силен. Осмотревшись, нахожу, что противодействие
расколу по консисторской инструкции
дело не важное, и о сем писал в консисторию и получил за то выговор».
Хотя все, в особенности побывавшие в
делах офицеры, знали и могли знать, что
на войне тогда
на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и
колют всегда только бегущих), эта фикция рукопашной признавалась офицерами и придавала им ту спокойную гордость и веселость,
с которой они, одни в молодецких, другие, напротив, в самых скромных позах, сидели
на барабанах, курили, пили и шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую минуту постигнуть каждого из них.
На другой
день к обеду явилось новое лицо: мужичище саженного роста, обветрелое, как старый кирпич, зловещее лицо, в курчавых волосах копной, и в бороде торчат метелки от камыша. Сел, выпил
с нами водки, ест и молчит. И Орлов тоже молчит — уж у них обычай ничего не спрашивать —
коли что надо, сам всякий скажет. Это традиция.
Большого сорта крючки, и даже средние,
на толстых лесах или крепких шнурках
с грузилом, если вода быстра, насаживаются рыбкою, опускаются
на дно реки, пруда или озера, предпочтительно возле берега, около корней и коряг, и привязываются к воткнутому в берег
колу, удилищу или кусту.
Если место не так глубоко, то лодка стоит
на приколе, то есть привязанная к длинному
колу, воткнутому во
дно; если же глубоко, то лодка держится
на веревке
с камнем, опущенным
на дно.
Это тот же крючок, только рыбку надобно насаживать живую в спинку (наилучший способ насадки: животку пришивать боком к крючку) и пускать ее не глубже, как
на один аршин, для чего длинная бечевка или шнурок всегда
с металлическим поводком наматывается
на рогульку и ущемляется в нарочно сделанный
раскол одного из ее рожков; сама же рогулька коротко и крепко привязывается к длинному рычагу, который другим заостренным концом своим втыкается в наклоненном положении в берег или неглубокое
дно;
на крупных щук обыкновенно насаживают окуней, и немаленьких.
— А господь его ведает! Со вчерашнего
дня такой-то стал… И сами не знаем, что такое. Так вот
с дубу и рвет! Вы, родные,
коли есть что
на уме, лучше и не говорите ему. Обождите маленько. Авось отойдет у него сердце-то… такой-то бедовый, боже упаси!
— Вестимо нужно, да взять-то негде: не всё же
на барский двор ходить!
Коли нашему брату повадку дать к вашему сиятельству за всяким добром
на барский двор кланяться, какие мы крестьяне будем? А
коли милость ваша
на то будет,
на счет дубовых макушек, чтò
на господском гумне так, без
дела лежат, — сказал он кланяясь и переминаясь
с ноги
на ногу: — так, може, я, которые подменю, которые поурежу и из старого как-нибудь соорудую.
Однако ж представьте себе такое положение: человек
с малолетства привык думать, что главная цель общества — развитие и самосовершенствование, и вдруг кругом него точно сбесились все, только о бараньем роге и толкуют! Ведь это даже подло. Возражают
на это: вам-то какое
дело? Вы идите своей дорогой,
коли не чувствуете за собой вины! Как какое
дело? да ведь мой слух посрамляется! Ведь мозги мои страдают от этих пакостных слов! да и учителя в"казенном заведении"недаром же заставляли меня твердить...
— Что же делать,
коли узла не развяжешь? А я… Так вам обоим скажу: будь у меня денег тысяча, — я бы вам! Нате! Примите, сделайте милость, ради вашей любви… Потому — я чувствую —
дело ваше
с душой,
дело чистое, а
на всё прочее — плевать!
— Строители жизни! Гущин — подаешь ли милостыню племяшам-то? Подавай хоть по копейке в
день… немало украл ты у них… Бобров! Зачем
на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил?
Коли надоела — сыну бы отдал… все равно, он теперь
с другой твоей шашни завел… А ты не знал? Эх, свинья толстая.! А ты, Луп, — открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки… Потом тебя черти облупят, ха-ха!..
С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?
— Каждый человек должен делать свое
дело самым лучшим образом! — поучительно сказал сын водочного заводчика. — И если ты поступаешь
на содержание, так тоже должна исполнять свою обязанность как нельзя лучше, —
коли ты порядочная женщина… Ну-с, водки выпьем?
Собака залаяла, и вооруженный
колом богослов, только что сорвавший первый и единственный поцелуй
с губок своей коварной красавицы, бросился бежать, а
на другой
день он, не успевши опомниться от своего вчерашнего счастия, сдерживая уже свое честное слово — не возражать против первой просьбы Ольги Федотовны, и крестил
с нею мужичьего ребенка, разлучившего у своей купели два благородные и нежно друг друга любившие сердца.
Потапыч. Да как же, сударыня! Так
с ними не сговоришь! Опять же,
коли я отец, так уж это прямое
дело!
На то есть закон, и при всем том, как она вам теперича противится, так я и для вас должен это удовольствие сделать.
Ночью в комнате сделалось еще холоднее, так что
Коля на другой
день поутру проснулся весь простуженный,
с кашлем и в жару.
Ипполит.
Коли вы одобряете, так и будет-с. Коль скоро человек своего должного не понимает и слов не чувствует, надо ему
на деле доказать, чтоб он от своего необразования сколько-нибудь очувствовался.
Прохор. Нестойко потомство Железнова, мы, Храповы, покрепче будем! Впрочем, сын твой, Колька, хорош, разбойник! Приметливый. Как-то мы
с Железновым поругались за обедом.
На другой
день я здороваюсь: «Здравствуй,
Коля!» А он: «Пошел прочь, пьяная рожа!» Убил. А утро было, и я еще трезвый… Что же вы тут делаете? Чай пьете? Чай только извозчики пьют, серьезные люди утоляют жажду вином… Сейчас оно явится. Портвейн, такой портвейн, что испанцы его не нюхали. Вот Наталья знает… (Идет.)
— А вот почему, — ответил
Коля с глубокой верой. — Старые греки у нас рассказывают так. Когда Иисус Христос, господь наш, воскрес
на третий
день после своего погребения, то никто ему не хотел верить. Видели много чудес от него при его жизни, но этому чуду не могли поверить и боялись.
Крылены имеют ту выгоду, что для них не нужно приготовлять мест заранее, набивать
колья и заплетать плетни, что их ставить везде и переносить
с места
на место всякий
день: ибо если рыба в продолжение суток не попадает, то это значит, что тут нет ей хода; но зато па местах, где вода течет глубоко и быстро, вятель, или крылену, нельзя ставить, потому что ее может снести сильным течением и может прорвать, если по воде плывут какие-нибудь коряги, большие сучья или вымытые из берега корни дерев.
— Та-ак, — ухмыляясь, говорил он, — бога, значит, в отставку? Хм! Насчет царя у меня, шпигорь ты мой, свои слова: мне царь не помеха. Не в царях
дело — в хозяевах. Я
с каким хошь царем помирюсь, хошь
с Иван Грозным:
на, сиди, царствуй,
коли любо, только — дай ты мне управу
на хозяина, — во-от! Дашь — золотыми цепями к престолу прикую, молиться буду
на тебя…
— Ладно, брат, толкуй дьяковой кобыле; я думал по чести вести
с тобой
дело, а ты вот
на что пустился! Других еще стал подзадоривать… Ладно же, — вскричал мельник, мгновенно разгорячаясь, —
коли так, отколе хошь возьми, а деньги мои подай! Подай мои деньги!.. Не то прямо пойду в контору… Никита Федорыч не свой брат… как раз шкуру-то вылущит! Погоди, я ж те покажу!